Карикатура южных зим

В Питер мы, честно говоря, не собирались (нет, ну конечно собирались - только не в этот раз). Но в нынешнее время, когда то с тем, то с другим правительством случаются внезапные приступы агорафобии (достаточно неумело замаскированные под борьбу с поднадоевшей уже респираторной инфекцией), никто, покупая билет на самолет, никогда не знает, где в итоге выйдет приземлиться - и сколько PCR тестов придется сдавать в процессе (как будто повторное заглядывание в коробку с котом Шредингера хоть раз хоть кого-то спасло от расщепления вселенной!)

В результате - как сказал поэт,

В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем...

Уж похоронили, так похоронили! Закопали на все положенные шесть футов. Капризное северное светило показалось нам до обеда в первый день - и после обеда в последний, а все время посередине царили хмуря, холод и ветер с дождем. А иногда даже и со снегом. Да, заложение столицы в таком мокром месте - это деяние, безусловно достойное Петра Великого - ничем не хуже борьбы с бородами и путешествия через всю Европу инкогнито (любопытно, а в конце XVII века за сколько суток PCR тесты делали?)

Вот - помпезный и стылый - Невский проспект, всегда готовый обмануть ожидания путника:

Вот расправил под дождичком свою колоннаду Казанский собор (передавайте привет Бернини!) - с настоящей, а не легендарной могилой Кутузова (хотя конечно читатели, не до конца еще забывшие квантовую механику, ввернут здесь свое вечное: "Quid est veritas?")

Вспомнилось, что у подножия черной стелы в Бунцлау, обозначающей место кончины Фельдмаршала, мы стояли всего лишь месяц назад - а такое ощущение, что между этими событиями - вечность (интересно, это пересечение линии Немана производит такие разломы во времени?)

А вот торчит над Екатерининским каналом (ибо при чем тут Грибоедов?) Спас-на-Крови - суровый и прекрасный. Построенный на месте одной трагедии - и уже полный предчувствием другой. Спрессованный в гранит и смальту компендиум всего, что полночная Империя имела сказать Городу и миру за мгновение перед тем, как скрыться в ледяных волнах истории - точно как броненосец "Александр III" со всем своим гвардейским экипажем.

Но всуе, Спасе, не услышат и не поверят! Ибо отолсте сердце людей сих и по сей день ушима тяжко слышат.

Вот золотится купол Исаакия Далматинского, который - по словам Куприна - осенью 1919 года уже видели на горизонте чины Северо-Западной армии:

Но тщетно: виде́ние так и осталось виде́нием, ибо невозможно было Городу не пить чашу, уготованную ему от Отца!

Александро-Невская лавра смотрится в свинцовые воды своей канавки. Здесь - как известно - лежит Суворов.

Как видите, большинство фотографий - рыбьим глазом (это все оттого, что было ну о-о-очень мокро).

Серые и нудные вечера кое-как коротались то с пивом, то с джазом, то с песнями Вертинского. Пиво у них - очень даже ничего: есть места с баварским и есть места с бельгийским - даже не знаю какие из них первыми порекомендовать, ибо и то и другое вполне себе пивомое (благо местная "рада министрув" слегка полиберальнее той, что окопалась в Варшаве - и не считает сидение по барам преступлением против человечества).

А джаз - ну как бы вам сказать... Слушать в принципе можно (особенно если вас вдруг на ютубе по какой-то причине забанили), но все же не оставляет ощущение определенной второразрядности. И обижаться тут не на что: как ни крути, а дистанция между Фонтанкой и Миссисипи - немаленькая, и времена, когда эта дистанция относительно несложно преодолевалась, судя по всему, уже прошли - если не навсегда, то по крайней мере, всерьез и надолго.

Зато песни Вертинского в подвале "Бродячей собаки" - вполне себе на своем месте - примерно как корабль, видавший пол-света и теперь блаженно ржавеющий у стенки родного завода. Хотя едва ли настоящий Вертинский когда-либо пел в настоящей "Бродячей собаке" - ибо в те годы, когда этот подвальчик не стал еще полноразмерной репликой самого себя, Вертинский либо жил в Москве, либо вообще служил на Великой войне санитаром.

Ну а "zimna i mokra" погода меня все-таки в итоге доконала! Однажды вечером я почувствовал неизъяснимую грусть, из последних сил заполз в чемодан, закрыл глазенки - и велел не будить меня до весны. Проснулся только в "Сапсане", отогрелся, почистил перышки - и сел писать петербургский текст,

Как были счастливы, как были мы несчастны
В обманном городе на берегу Невы...